Дорога перемен - Страница 48

— Ой, солнышко выглянуло! — воскликнула миссис Гивингс. Она подскочила к венецианскому окну и посмотрела на улицу, но спина ее оставалась напряженной. — Может, радуга будет? Вот бы хорошо!

От раздражения у Фрэнка закололо в загривке.

— Я имел в виду, что работа мне не нравится и никогда не нравилась, — пояснил он.

— Чего ж вы этим занимаетесь? Ладно, ладно… — Джон понурился и вяло вскинул руку, словно безнадежно пытаясь защититься от избиения батогами. — Я понимаю, не мое собачье дело. Старушка Хелен называет это «бестактность, дорогой». Беда со мной, вечно чего-нибудь ляпну. Забудьте мой вопрос. Хочешь содержать дом, ступай работать. Вы хотите иметь славный дом, милый дом и потому беретесь за работу, которая не нравится. Здорово. Девяносто восемь и девять десятых процента людей так же решают эту проблему, и поверьте, дружище, вам нечего стыдиться. А если кто-нибудь припрется и спросит: «Чего ж вы этим занимаетесь?» — будьте уверены, это придурок, которого на четыре часа выпустили из психушки. Все путем. Все путем, Хелен?

— Ой, смотрите, радуга! Нет… показалось… но такое прелестное солнышко! Может быть, все вместе прогуляемся?

— Вообще-то вы все точно обозначили, Джон, — сказал Фрэнк. — Я абсолютно с вами согласен. Мы с женой оба согласны. Вот почему осенью я ухожу с работы, и вот отчего мы уезжаем.

Джон недоверчиво переводил взгляд с Фрэнка на Эйприл и обратно.

— Вот как? Уезжаете? Погодите, она ведь что-то говорила… Вы уезжаете в Европу, да? Ага, вспомнил! Она еще удивлялась и сказала «очень странно». — Внезапно Джон заржал так, что, казалось, рухнет дом. — Ну что, мам? Все еще «очень странно»? А?

— Тихо, тихо! — из угла подал голос мистер Гивингс. — Успокойся, сынок.

Джон не обратил на него внимания.

— Вон оно как! — орал он. — Готов спорить, весь этот разговор кажется тебе очень и очень странным, да, мам?

Все уже так привыкли к веселому щебету миссис Гивингс, что слегка оторопели, услышав ее напряженный, булькающий шепот.

— Пожалуйста, прекрати, Джон, — прошипела она, глядя в венецианское окно.

Говард поднялся и через всю комнату прошаркал к жене. Он протянул к ней руку в пигментных пятнах, но потом, видимо, передумал, и рука безвольно упала. Глядя в окно, они стояли рядом и вроде бы перешептывались. Лицо Джона лучилось остатками веселья.

— Слушайте, может, нам и вправду прогуляться? — неуверенно спросил Фрэнк.

— Да-да, пойдемте, — поддержала Эйприл.

— Знаете что, — сказал Джон, — давайте прогуляемся втроем, а предки подождут здесь свою радугу. Всем будет свободнее.

Он подскочил к стеллажу за своей кепкой, а потом вдруг дернулся к родителям, и кулак его быстро описал в воздухе широкую дугу, собираясь приземлиться на плечо миссис Гивингс. Говард испуганно сверкнул очками, ибо не успевал предотвратить удар, которого, впрочем, не последовало: кулак лишь ласково чиркнул по одежде.

— Пока, мам. Будь всегда такой милой.

Пригретые солнцем деревья курились, умытая дождем земля источала бодрящий аромат. Чета Уилер и их гость, расслабленные неожиданным чувством товарищества, гуськом пробирались между деревьев; от легчайшего прикосновения склоненные ветки окатывали дождевой капелью, сучки в сверкающей коре норовили оставить на одежде грязный след. Миновав рощицу, компания вышла на задний двор. В основном говорили мужчины; Эйприл взяла Фрэнка под руку, он заметил в ее глазах огонек восхищения.

Похоже, гостя не интересовала практическая сторона европейского плана, но он засыпал супругов вопросами о причинах отъезда; когда Фрэнк сказал что-то о «безнадежной пустоте здешней жизни», Джон ошеломленно замер.

— Ну вот, слово найдено, — сказал он. — Безнадежная пустота. О пустоте рассуждает до черта людей; когда я работал на побережье, все только о ней и говорили. Ночь напролет разговоры о пустоте. Однако никто ни разу не сказал «безнадежная», на это мы не осмелились. Наверное, требуется определенное мужество, чтобы увидеть пустоту, но несравнимо большая отвага нужна, чтобы понять ее безнадежность. И когда поймешь, ничего другого не остается, как сваливать отсюда. Если есть возможность.

— Наверное, — сказал Фрэнк. Он вновь ощутил неловкость и решил сменить тему. — Я слышал, вы математик?

— Ошибочные сведения. Одно время был преподавателем, вот и все. Теперь это в прошлом. Знаете, что такое лечение электрошоком? За последние месяцы я прошел тридцать пять… нет, тридцать семь… — Джон тупо уставился в небо, припоминая число. Только сейчас Фрэнк разглядел, что складки на его щеках — это шрамы от хирургического ланцета, и все лицо его изрыто застарелыми рубцами. Видимо, когда-то оно было сплошь в фурункулах. — …Тридцать семь сеансов. Идея в том, чтобы вытряхнуть из башки все эмоциональные проблемы, но в моем случае эффект был иной — вытряслась на фиг вся математика. Подчистую.

— Какой ужас! — ахнула Эйприл.

— Ай-ай-ай, какой ужас! — бабьим голоском передразнил Джон и вызывающе ухмыльнулся. — А почему, собственно? Потому что математика «интересная»?

— Нет, потому что электрошок — это, наверное, страшно, и ужасно забыть то, чего забывать не хочешь. А математику я считаю очень скучной.

Джон смерил ее долгим взглядом и одобрительно кивнул.

— Мне нравится ваша жена, Уилер, — объявил он. — Она похожа на женщину. Знаете, в чем разница между женщиной и дамочкой? М-м? Намекаю: дамочка громко не смеется и выбривает подмышки. Вот старушка Хелен — вся из себя дамочка. За все время женщин я встречал раз шесть, и, по-моему, одна из них ваша жена. Если вдуматься, это логично. Потому что вы кажетесь мужчиной. А их тоже не так много.