Дорога перемен - Страница 6

Еще во время учебы его начали преследовать бесчисленные маленькие депрессии, участившиеся после ее завершения; два однокашника все реже пользовались своими ключами, и Фрэнк в одиночестве размышлял на «хате», перебиваясь случайными заработками, чтобы купить еду. Особенно его изводило то, что до сих пор никто из известных ему девушек не вызвал беспримесного восторга. Одна была весьма мила, но обладала непростительно толстыми лодыжками, другая отличалась умом, но проявляла раздражающую склонность воспитывать, однако обе не входили в разряд первоклассных. Насчет того, что такое первоклассная девушка, сомнений не было, хотя ни к одной из них Фрэнк еще не приближался. Двух-трех он видел в разных школах, где ему довелось учиться, но они высокомерно его не замечали, интересуясь городскими студентами; еще нескольких встретил в армии, но там они чаще всего представали тенями, под звуки танцевальной музыки трепетавшими на далеких золотистых окнах офицерского клуба; в Нью-Йорке их было полно, но они всегда выбирались из такси в сопровождении мрачно нависших над ними мужиков, которые выглядели так, будто сами никогда не были парнями.

Ладно, от добра добра не ищут. Может, логично предположить, что насквозь прокуренному кавалеру, мыслящему в духе Жана Поля Сартра, предназначена насквозь прокуренная дама, мыслящая в том же духе? Это была тропа пораженца, но однажды на вечеринке в Морнингсайд-Хайтс Фрэнк, взбодренный четырьмя стопками виски, ступил на тропу победителя.

— Кажется, я не расслышал ваше имя, — сказал он исключительно первоклассной девушке, чьи сияющие волосы и потрясающие ноги привлекли его с другого конца комнаты, набитой незнакомыми людьми. — Вы Памела?

— Нет, Памела вон там, — ответила она. — Я Эйприл. Эйприл Джонсон.

Через пять минут Фрэнк понял, что она смеется его шуткам и он не только прочно завладел ее вниманием, но еще заставляет ее распахнутые серые глаза скользить по его лицу, словно форма и шероховатость его физиономии представляют громадный интерес.

— Чем вы занимаетесь? — спросила она.

— Я портовый грузчик.

— Нет, серьезно.

— Я серьезно. — В доказательство он показал бы ей ладони, если б не боялся, что она сумеет отличить волдыри от мозолей. Под руководством амбала-однокашника всю прошлую неделю он «осваивался» на торговом причале, качаясь под тяжестью фруктовых ящиков. — Но с понедельника будет работа лучше. Ночной кассир в закусочной.

— Я не о том. Что вас действительно интересует?

— Дорогуша… — (все же он был очень молод, и наглость подобного обращения к девушке, с которой только что познакомился, заставила его покраснеть), — если б я знал ответ, я бы в полчаса уморил нас обоих.

Еще через пять минут они танцевали, и Фрэнк обнаружил, что попка Эйприл Джонсон в аккурат пришлась по его руке, словно для нее и была создана, а неделю спустя, почти день в день, восхитительно голая Эйприл лежала рядом с ним в его квартире на Бетьюн-стрит, окрашенной синевой рассвета, и, нежно проводя пальчиком по его лицу со лба к подбородку, шептала: «Ты самый интересный человек из всех, кого я встречала. Это правда. Честно».

— Потому что оно того не стоит, — говорил Фрэнк, на последней миле шоссе позволив стрелке спидометра в голубой подсветке заскочить за отметку «60».

Почти приехали. Сейчас они выпьют, Эйприл немного поплачет, и ей станет легче, они посмеются над всей этой историей, а потом уйдут в спальню, разденутся, и ее пухлые грудки буду кивать ему и, качаясь, смотреть на него, и ничто не помешает тому, чтобы все было как в старые добрые дни.

— Я к тому, что довольно-таки тяжело обитать среди этих чертовых провинциалов… чего уж греха таить, Кэмпбеллы в их числе… и не принимать близко к сердцу, когда всякий недоумок… Что, прости?

На секунду Фрэнк оторвал взгляд от дороги и был ошарашен картиной в освещении приборной доски: Эйприл зарылась лицом в ладони.

— Я сказала: да. Пожалуйста, Фрэнк. Ты можешь помолчать, пока я окончательно не рехнулась?

Фрэнк резко затормозил и, съехав на песчаную обочину, выключил двигатель и фары. Затем подвинулся на сиденье и обнял жену.

— Нет, пожалуйста, Фрэнк, не надо. Не трогай меня, ладно?

— Малыш, я просто хочу…

— Отстань! Оставь меня в покое!

Фрэнк вернулся за руль и включил фары, но руки отказывались заводить мотор. Он немного посидел, прислушиваясь к барабанному бою крови в ушах, и наконец выговорил:

— Меня поражает вся эта хренотень. Знаешь, ты неплохо разыгрываешь мадам Бовари, но все же я хочу кое-что прояснить. Первое: не моя вина, что спектакль — говно. Второе: я абсолютно не виноват, что актрисы из тебя не вышло, и чем скорее ты забудешь об этой дребедени, тем будет лучше для всех. Третье: я не гожусь на роль бессловесного и равнодушного муженька-провинциала, которую ты мне навязываешь с тех пор, как мы сюда переехали, и черта с два я на нее соглашусь. Четвертое…

Эйприл выскочила из машины и побежала вперед — быстрая, изящная, чуть полноватая в бедрах. За мгновение до того, как броситься следом, Фрэнк подумал, что она хочет покончить с собой (в такие минуты Эйприл была способна на что угодно), но ярдов через тридцать она остановилась в придорожных кустах под светящейся вывеской «ПРОЕЗДА НЕТ». Тяжело дыша, Фрэнк неуверенно встал поодаль. Эйприл не плакала, просто отвернулась.

— Какого черта? — выдохнул Фрэнк. — Чего ты выкаблучиваешь? Иди в машину.

— Нет. Не сейчас. Дай мне минутку побыть одной, ладно?

Фрэнк вскинул руки, но сзади заурчал мотор, показались фары приближающейся машины, и тогда, сунув одну руку в карман и сгорбившись, он принял нарочито небрежную позу. Мазнув фарами по вывеске и напряженной спине Эйприл, машина проехала, и вскоре ее хвостовые огни растаяли, а шорох шин, перейдя в тихое жужжанье, смолк. В черневшем справа болоте во всю мощь надрывались квакши. Впереди, в двух-трех сотнях ярдов, над телефонными проводами вздымался курган Революционного Холма, с вершины которого дружелюбно подмигивали венецианские окна домов. Где-то там жили Кэмпбеллы, которые сейчас могли оказаться в одной из машин, замаячивших на шоссе.